Стена
Всё вокруг было белым. Стены, потолок, даже пластик на полу. Окна отсутствовали. Углов не было, все поверхности плавно переходили в сопряженные плоскости, создавая иллюзию замкнутой сферы. Белый свет свободно лился отовсюду, не давая возможности обнаружить источников его. Казалось, будто огромная бескрайность окружила помещение со всех сторон, пронзила белым светом все его границы и теперь равнодушно всматривается вовнутрь в ожидании каких-то событий.
Белая кровать-каталка с обнаженным человеком под белой простыней находилась в центре огромного зала. Санитары вкатили её в это странное помещение и, словно не зная, что делать с этим предметом дальше, так и оставили, как бросили, растворившись в белом пространстве.
Невозможно сказать, сколько времени человек смотрел на единственное темное место на стене, нарушающее совершенный стиль. Там была картина, совершенно нелепая в этой строгой пустоте. На картине было изображено туго натянутое полотно, похожее на мешковину, прибитое по краям рисованными гвоздями. Оно выглядело грубым и неаккуратным, казалось, его нарочно натянули так, чтобы создавалось впечатление, будто те уродливые образы, что могут родиться в воспаленном воображении при виде такого полотна, на самом деле сами выходят из него и проникают в мозг.
Он не пытался разгадать замысел художника и вообще не думал о картине. Он просто отдыхал на ней, как отдыхает путник, сваливший с плеч тяжелую ношу и теперь рассматривающий её с тупым равнодушием перед тем, как отправиться в путь дальше.
Мембрана из полотна разделяла два пространства, - одно, в котором находился сам человек, всё, что его окружало, зримое, осязаемое, и другое, - загадочное, эфемерное, мнимое, затаившееся по его другую сторону. Он догадывался, что именно там прячутся невообразимые химеры, способные проявляться на полотне из него в виде мужчин, женщин, животных, предметов, в сущности, не являясь таковыми, и даже выйти оттуда реальными фантомами. Могут даже что-то нелепое сотворить и снова исчезнуть, как это было только что с санитарами. Могут проявиться любым зримым образом, доступным воображению. Если воображению вообще доступны любые образы, даже такие, как пустота, время или смерть. Им для этого нужен всего лишь человек. Страдающий человек, лишенный базовых опор. И пустое полотно напротив, как обнажение сути фатальной преграды, стены, миллионами лет формируя тупость и ограниченность. Стены, навсегда поделившей мир на то, чего ещё нет и, возможно, никогда не будут и на то, что пока есть, останется или исчезнет, оставив неразгаданный след. Изображенная на картине до предела натянутая ткань сохраняла некое равновесие между двумя пространствами, оберегая их непрочное перемирие. Даже не сохраняла, а яростно держала из последних сил на пределе своей возможности. Напряженное и крайне неустойчивое, оно готово было при неосторожном малейшем движении в любом из них придти в движение и даже лопнуть с оглушительным треском бесконечной катастрофы, грозящей ему низвержением в образовавшуюся пустоту с бессмысленным воплем прерванного ужаса.
Состояние полотна было отражением его собственного состояния. Он всегда ощущал себя так, будто его ночью поместили в зверинец, где потемки выполняли функцию стены. И надо было как-то разделить общее пространство на своё и чужое, таинственное и враждебное. Для себя, чтобы понять правила игры, которой ему представлялась жизнь. Да так разделить, чтобы на его территорию никто не смог покуситься. Границу вокруг себя он лепил из аргументов, которые могли бы оправдать его во всех позициях, обезоруживая тем врага, и напротив, позволяли бы напасть на любого из оказавшегося рядом, но она не получалась, лишенная основы. Его пространство сжималось. Оставалось совсем немного, и едва осязаемый смысл его существования исчез бы совсем. Наконец, звериным чувством, исходящим из атавистического мрака, выдвинул щит из отрицания вообще какого либо смысла в этом мире и демонстрации смертоносной угрозы всем, кто рядом. Такой щит требовал отключения всех возвышенных чувств, постоянной бдительности и постоянной злобы.
Достигнутое таким образом равновесие пространств поддерживалось невероятным напряжением воли, и это напряжение сейчас он препоручил картине и надеялся, что она продержит его неизменным некоторое время, необходимое смертельно уставшему человеку хотя бы для короткого отдыха.
За время передышки надо во всём спокойно разобраться.
Он не родился солдатом и не стал им. Ему предстояло осмыслить своё положение и согласиться с любым результатом, не приняв его.
Стена
|